— «Подпольное производство псевдосочка».
— «Криминальные мочегонны!»
— «Преступные струи».
— «Капленосец».
Козин покачал головой и обречённо пробормотал:
— Вы и в правду придурки.
А мы просто не относились к этому всерьёз. Для всех нас это была всего лишь очередная забава. Невинное приключение.
Выходные мы провели исключительно за тем, что пили и отливали, снова пили и отливали… Занимательное занятие. Появился спортивный интерес. Мы соревновались в количестве испускаемой жидкости. Каждый старался как мог.
Помню, Копытин, приговаривал теребя свой краник:
— Давай ещё дружок, давай.
Седой упросил маму купить два, гигантских размеров, арбуза. А на следующий день ещё два.
Аркадий пил какую-то мочегонную бабушкину настойку из трав. Кажется он переборщил в количествах, потому как в воскресенье его ещё и пронесло, и понос мучил его аж до вторника.
А Брюня пропустил в субботу тренировку, чего раньше он себе не позволял. Объяснил, что не хочет зря потеть. А ещё он пил кофе. Уверял что от кофе он «всегда писал как сумасшедший верблюд».
Я выпил восемь банок заграничного пива из сеструхиных запасов. Насколько я помню, всё закончилось в тот день очень плохо: я отливал в бидон, с трудом в него попадая, ибо меня шатало, а потом меня туда же и стошнило.
— Мы должны наполнить этот чёртов бидон! — завёлся Брюня. — Это дело чести!
Копытин предложил подключить своих друзей и родственников.
— Здрастье! — возмутился Серман. — Представляю как я говорю своей бабушке: «Георгина Моисеевна, не ходите в уборную, ходите до подвалу, у нас там специальный бидон для особо одарённых».
А Седой уговаривал просто добавить воды. Дескать, вряд ли Козёл догадается, что мы это дело разбавили.
Самое обидное, что Козин так и не появился. Ни в субботу. Ни в воскресенье. Никогда.
Особенно сильно обиделся Брюня:
— Да я его замочу за мочу! Я тут чуть сердце не посадил из-за этого кофе! Не спал всю ночь!
К понедельнику бидон был практически полон. Он простоял у нас около месяца. Потом его кто-то открыл, и мы чуть не задохнулись. А Серман даже грохнулся в обморок.
Вот так ничем закончилась эта дурацкая безумная затея.
Прошло восемнадцать лет. Недавно мне в руки случайно попал список депутатов Верховной Рады пятого созыва. Среди прочих стояло знакомое имя: Анатолий Козин. Мне радостно думать, что это наш Козёл. Это на него так похоже.
— Говорят, он депутат? — спросил я Наташу.
— Уже нет.
— Чем теперь занимается?
— Недвижимостью.
— Он в курсе твоего хобби?
— Я не спешу ему об этом рассказывать.
В ней промелькнуло что-то детское. На мгновение она стала похожа на ребёнка, у которого есть тайна, секрет…
— Как Рая? — сменил я тему.
— Вот кому всегда хорошо, так это ей. Не волнуйся. Она как сыр в масле. Не болеет. Учится на отлично. На английском шпарит только так. И вообще, Лёня… Без обид, но она это лучшее, что ты создал.
— Ну это в соавторстве с тобой.
— Мы — молодцы.
— Я редко присылаю деньги…
— Не парься, у неё всё есть. Твои деньги остаются у моей мамы, как ещё одна прибавка к пенсии. Хотя она говорит, что копит их и на совершеннолетие вручит их Рае.
— У тебя есть её фотки на телефоне?
— Есть. Но я не покажу. Ни к чему это, Лёня. Ты сейчас раскиснешь, начнёшь ныть: «я хочу её увидеть». Это никому не нужно. И в первую очередь ей. Она тебя не помнит и счастлива. Пусть всё будет как есть.
— Пусть всё будет как есть, — согласился я.
— Мне, правда, пора.
— Скажи… Так, для истории… Почему ты ушла?
— Не начинай. Ты же прекрасно понимаешь, не ушла бы я, ушёл бы ты. Поверь. Ты не семейный человек.
— Мне почему-то кажется, что и ты тоже.
— Может быть… Может быть. А из двоих кто-то один обязательно должен хотеть семью, создавать уют, устраивать родным праздники…
— А Козин что — такой?
— Ты напрасно «сарказмируешь», мой дорогой. У него главный принцип в жизни: всё для дома, всё для семьи. Он и работает только для того, чтобы мы все были, что называется, в шоколаде. У нас большой дом. Кроме нас там повар, служанка, няня, охрана, два личных водителя… Мой, правда, почти всегда отдыхает, ему со мной повезло… Толик строит империю. И строит не для себя, для нас.
— А я?
— А ты ничего построить не можешь. Тебе всё в тягость. Всё и все. И ты совсем не дружишь с реальностью.
— Ну что-ж… Ладно… Желаю тебе счастья.
— Ты думай о себе.
— Обязательно. — Я ещё какое-то время посидел молча, говорить было не о чём. — Пока?
— Пока.
Я вылез из машины, захлопнул дверь, и она умчалась. А я побрёл домой.
Утром я снова явился на съёмку.
Наташи не было. Выяснилось, что она сегодня не участвует.
Когда я пришёл в павильоне назревал нешуточный скандал. Очень скоро он разгорелся вовсю.
Взволнованный и разгневанный Пербудько бегал между декорациями и кричал:
— Андрюшенька, твою мать! По-твоему это императорский дворец? Это царские палаты?
— Но картинка хорошая, — отвечал Трубецкой. — В кадре смотрится отлично.
Пербудько взорвался:
— Не смей! Не смей мне рассказывать о картинке! Пока ещё я режиссёр! И я тебе говорю — старьё! Старьё!
— Что тебе не нравится?
— А то! — орал Пербудько. — То, что когда царица садится на эту грёбаную кушетку! Лишь только она опускает свою жирную задницу на эту грёбаную кушетку — пыль столбом.
— Не выдумывай.
Царица стояла неподалёку. Полноватая, с большой грудью, в шикарном царском одеянии, с короной на пышной причёске.