Отечественное порно - Страница 6

Рождественский рассказ про чёрта — ну никак не вязался с порно. Только Солоха будила кое-какие эротические мыслишки.

Рассказ прочёл. Картина будущего сценария потихоньку вырисовывалась. Были найдены некоторые неожиданные решения; более-менее простроена сюжетная линия фильма. На полях страниц я делал коротенькие пометки: «трах», «минет», групповушка»…

Около часу отяжелевшие веки стали слипаться. С книгой в руках я и уснул.

Чтение не прошло даром: я увидел странный сон. Солоха полночи хлестала по спине уздечкой обнажённого Гоголя, а тот орал благим матом и рычал. Мне было жаль Николая Васильевича, но я ничего не мог поделать. Во сне я был вороном, сидел на соломенной крыше деревенского дома и почему-то не в силах был пошевелиться. Я был парализованным вороном, вынужденным смотреть на страшные муки великого классика.

Кошмар прервал телефонный звонок.

Я открыл глаза. Глянул на часы. Пятнадцать минут второго. Я поднял трубку.

— Приветульки.

— Привет, — ответил я.

Был уверен, что Гуляев будет расспрашивать о Пербудько, но ошибся.

— Дружище, можешь уделить мне пару минут. Хочу прочесть тебе начало своей новой поэмы.

— Мгу.

— Поэма для детей. Поэтому настройся.

— Уже надел короткие штанишки.

— Называется «Последний из тараканов».

— Как?

— «Последний из тараканов».

— А-а…

— Не зевай!

— Читай давай.

— «Последний в доме таракан был очень одиноким.

Родню его с соседями — всех уничтожил яд.

И сам он стал затравленным,

угрюмым и жестоким.

Он месть готовил лютую — двенадцать лет подряд.

Однажды ночью тёмною он вылез из-под плинтуса…»

Я отложил трубку чуть в сторону, отвернулся к стене и закрыл глаза.

Клянусь, я надеялся, что проснусь к утру раньше, чем Гуляев закончит читать.

8.

Спустя три дня мне позвонил Пербудько. Он был взволнован, снова перескакивал с пятого на десятое.

— Трубецкому ты понравился. А это главное. На сегодняшний день в нашем деле он человек номер ванн. Ты знаешь английский? Он — номер раз. Порногенерал — таково его неофициальное звание. О нём и в прессе так писали. У меня есть вырезки. Они у Анжелки, но мы рассталась. Она дура. Это объективно. Я мог из неё сделать Татьяну Руссову. Да что там Руссова! Со мной она могла стать Чочолиной. Помнишь? Член итальянского парламента. С бабами вообще лучше дела не иметь. Но к сожалению в нашем деле без них нельзя. Ты, кстати, женат? Или всё же избежал оков? У тебя вид оголтелого бабника. Ты не сидел? Трубецкой сказал, что рожа у тебя уголовная. Ты ему очень понравился.

Он балобонил минут десять безостановочно и увлечённо. Потом неожиданно сказал:

— У меня, к сожалению, нет времени на болтовню. Звоню по делу. Ты написал?

— Что — написал?

— Но ведь мы говорим о сценарии. Ты обещал написать сценарий. Забыл?

— Ничего я не забыл. Просто не прошло и недели. Я только приступил. Это ведь сценарий, а не письмо двоюродной тётке.

— Не пугай меня, Лёня! Мы думали в сентябре уже начать съемки.

— Но уже август, — возмутился я.

— Вот и я о том!

— Так… получается… что…

— Лёня, времени в обрез. Твори, мастер! Пиши, художник! В конце концов, ты не для Пулитцеровской премии пишешь. Нужен добротный, но вместе с тем простой сценарий. При всей благородности целей, мы снимаем порно, а не «философское кино» для интеллектуалов и долбанных эстетов.

— Ну… ладушки, — пробормотал я. — Дней десять у меня есть?

— Да. Неделя. Успеешь?

— Постараюсь.

— Отлично. Я в тебя верю.

— Спасибо, — сказал я сквозь тяжелейший вздох, — за доверие.

В ответ короткие гудки нервно запульсировали из трубки.

9.

Через неделю я пригласил Пербудько и Трубецкого к себе на читку сценария.

Они пришли вдвоём около семи. На улице хлестал ливень. Пербудько пробежав от машины до подъезда, промок с головы до ног, он был мокрым, жалким и раздражённым. Трубецкой, вооружённый длинным чёрным зонтом, оставался сухим и в отличном расположении духа.

Я предложил им горячего чаю.

— А кофе нет? — спросил хмуро Пербудько.

— С коньяком, — уточнил Трубецкой.

Я с готовностью… развёл руками.

Пришлось довольствоваться чаем. Во время чаепития, я приступил к чтению.

Они дослушали до самого конца, ни разу меня не прервав. Изредка, читая, я поглядывал на них, но они сохраняли на лицах нейтральные безэмоциональные выражения. Было ощущение, что я зачитываю им приговор. При чём приговор себе. А они были холодны и бесстрастны, словно судьи.

Я чувствовал себя начинающим дилетантом, который упросил прослушать своё первое произведение именитых и самовлюблённых мэтров.

Если ещё сегодня утром всё написанное мне нравилось, то теперь каждая сцена выглядела бездарной и затянутой.

— Что скажите? — поинтересовался я, отложив в сторону последнюю страницу.

Наступила, что называется, тягостная и мучительная пауза. Тишина была абсолютной. В этой тишине я даже стал слышать биение наших сердец. Молчание длилось больше минуты.

Думаю, что именно в такой тишине рождаются мысли о самоубийстве.

Ни одному автору не пожелаю услышать такую тишину сразу по прочтению своего творения.

Наконец Пербудько сжалился и медленно произнёс:

— Ужасно.

— С языка снял, — подтвердил Трубецкой.

Я прохлопал себя по карманам в поисках сигарет.

— Можно поконкретней, — попросил я.

Трубецкой протянул мне сигарету…

Взял сценарий в руки Пербудько…